Кошка, которая любила курить Трубку

Мне рассказали про нее столько всего, отчаянные ловеласы и местные прелюбодеи предупреждали меня - она же кошка! Я понимающе кивал головой и отходил в сторону. Она же кошка - шипели с ненавистью ханжи и святоши . Она же кошка! - твердили испуганно женщины , как только обзаводились мужьями. Ну что же, я с детства люблю животных! Она же кошка, - кричали в один голос девушки, которым судьба откладывала замужество. Она же кошка - сказала еврейка тетя Соня, искреннее жалея меня. А что я? Двадцати четырехлетний моряк, побывавший на Бали и Мадагаскаре, Карибах, Бермудах, да много где еще, что мне оставалось делать? Все вот так вот принять и успокоиться? Вот так вот поверить, что та юная повеса, которая запала в мое сердце двенадцать лет назад, выросла пока меня носило по морям и странам целых три года и стала теперь той самой Кошкой, которую так сильно любили , что стали ненавидеть?
В третий день после приезда, я купил цветы у тети Сони и набил трубку отличным аргентинским табаком, накинул выглаженный гюйс поверх белой фланелевой рубахи и так пошел искать Кошку с бутылкой Мадейры наперевес.
Солнце выбеливало стены хижин и загоняло насекомых по норам , а выше над виноградниками как будто начинал дымится кончик Ай Петри. Знакомые кипарисы приветственно тянулись в струнку и доступно молчали. Тропинка спускалась к морю. Загорелые мальчишки ныряли за крабами в камнях, и праздные туристы потягивали пиво под зонтиками на песке. Кошки нигде не было видно. С пляжа наверх вела дорога , туда где был ее дом. Дом был на месте, все такой же двухэтажный с высокой мансардой и скошенной крышей. Его целиком сдавали на лето. Я постоял немного в подъезде, где по прежнему пахло инжиром, у двери , которая помнила , как я прятался за ней, чтобы меня не увидела Кошка. Но теперь, когда я разобрался с паутиной меридианов и параллелей на половине Земного шара, когда я мог точно и наверняка, с закрытыми глазами, провести кого угодно по главной улице Рио-де-Жанейро и за мной стояли шторма в Бискайском заливе, Северном море, и Индийском океане. Теперь, когда я просоленный Атлантикой с ног до головы и блевавшим самым последним из команды в девяти бальный шторм на выходе из Скагеррака, стоял здесь, то понимал - такой я уже ничего не боюсь. Потому что мне было что предъявить, да какая разница, я чувствовал на себе оценивающие взгляды взрослых женщин, и знал, что моя легкая щетина мне к лицу. Одного не учел я, пожалуй. Того, что теперь стояло за Кошкой.
 Через двадцать минут к подъезду , где пахло инжиром, подъехала черная Чайка, из Чайки в подъезд нырнула Кошка , но остановилась, как будто задумавшись она посмотрела вокруг. И вдруг уловила отчетливый запах, запах тумана в Ла-Манше, уловила звук крыльев летучей рыбы и почудился знакомый шелест шагов. Она постояла с минуту в раздумии, но Чайка уже клевала ее время поторапливающим гудком.
День пролетел незаметно, я обошел все места, где она могла бы быть, и вечером ждал ее у ресторана Прибой - там всегда много народу, сказали, что Кошка наверняка где-то здесь. За большими резными дверями, из глубины доносился динамичный гул и запах разгоряченных человеческих тел. Подъезжали и уезжали ритмично машины, девушки как мотыльки разлетались на огонек. Я курил и ждал. Прошелестела и остановилась большая черная Чайка, в это время из дверей Прибоя вышла Она, да Она самая, точно. Рядом с ней шел высокий и лысый мужчина с немигающими глазами, он тащил ее за руку, потом резко остановился и что-то сказал, я не расслышал из-за музыки , но видел как она дала ему звонкую пощечину. Незнакомец выхватил что-то из-под полы пиджака и два раза ударил Кошку в живот. Пока я бежал, он протиснулся в Чайку и улетел в свою черную страну. Кошка лежала на ступеньках, из ее белого платья , прямо под сердцем, медленно вытекала кровь. Вот мы и встретились, сказала Кошка виновато. Вот мы и встретились, сказал я. Уже набирали скорую в автомате и пьяный народ праздно тянулся из залы. Я вложил ей в руку цветы. Я уже точно знал, что она умрет. Нашего боцмана саданули так двое испанцев на Мальйорке - он умер по дороге в больницу. Помнишь, как мы однажды курили, когда нам было по тринадцать, и мы убегали из дома - спросила вдруг Кошка рассеяно и взяла меня за руку. Конечно помню, мы курили трубку, вот эту самую, сказал я и зачем-то показал ей отцовскую трубку. Как буд-то для этого было самое подходящее место. Никогда больше и ни с кем я не курила трубку - сказала, с трудом улыбнувшись, Кошка. Мы несколько секунд помолчали, как буд-то хотели выговорить все что накопилось, но двое не знали с чего начать. Она только и сказала : хочу покурить...
Уже через час я возвращался домой в звенящей тишине, и представил как она лежит одна в морозильной камере морга и еще подумал о том , что мог жениться на ней тогда, давно, когда еще не выбрал море. А мне очень хотелось посмотреть на мир. И как оказалось, мир без Кошки теперь был больше похожим на воронку. Где были мои океаны и страны, летучие рыбы и киты, портовые города и мифы, которые я, в конечном счете, разоблачил. В одночасье, все эти картины, так осторожно оберегаемые мной, выветрились навсегда.
Того типа оправдали, как оказалось он был в состоянии аффекта и ревности, ему дали условно. Но для него у меня имелся свой особенный приговор - его нашли в виноградниках, в том же году, под Гурзуфом, исполосованным розочкой от Мадейры, с набитым ртом хорошего аргентинского табака - я очень хотел, чтобы именно так он встретил на том свете мою Кошку, ведь она так и не успела затянуться.